|
|
ПУБЛИЦИСТИКА
Геннадий Цуканов
Когда погибает мужчина
Пушкин есть явление чрезвычайное…
Н.Гоголь
Не могу, да и не хочу нисколько даже придерживаться объективности в этом небольшом
эссе, посвященном грустнейшему событию в истории России — дуэли и смерти Пушкина.
Какая беспристрастность, какое олимпийское спокойствие?! Как только представишь
себе, что более полутораста лет тому назад погиб умнейший и достойнейший Мужчина
Рос-сии — оторопь берет. Подчеркиваю: не поэт, не прозаик, не гений, наконец,
а — Мужчина России. Вот это-то и особенно грустно-тягостно, тоскливо-больно.
И становится очень и очень одиноко.
… Небольшого роста, кудрявый, отчаянно храбрый, женолюбивый, сильный физически,
дерзкий, редчайшей начитанности и образованности, некрасивый, но с явно неординарной
внешностью. Что еще? Ах, да, женатый на красавице, имевший четверых детей, кучу
долгов, еще больше — творческих замыслов, но все резко отбросивший и без раздумия
швырнувший на чашу весов свою жизнь, ибо на другой уже лежало нечто неосязаемое,
непонятное ныне — Честь. Мужская, семейная, национальная, дворянская, аристократическая,
просто человеческая — Честь. И уж врывается вслед беспросветной тоске, выталкивая
ее и высветляя душу и сердце, гордость. Да и чего, собственно, так рассиропливаться?!
Господи! Ведь по-настоящему красиво и рыцарски благородно погиб Александр Сергеевич,
мужественно и достойно. В российском литературном цехе, пожалуй, никто лучше
не оставлял бренный мир. Разве что только странный и загадочный тезка Пушкина
— Грибоедов Александр Сергеевич. Тот истинно погиб, подобно эпическому, гомеровскому
герою, защищая российское посольство в Тегеране от взбесившихся религиозных
фанатиков. Произошла эта мужественная и страшная гибель ровно-ровно за восемь
лет до смерти Пушкина. Странная, почти мистическая очередность, мрачноватое
побратимство: десятого февраля поминаем Пушкина, а одиннадцатого — Грибоедова.
Да-да, именно одиннадцатого февраля 1829 года погиб посол России, автор блистательного
«Горя от ума».
Еще из области полумистических совпадений?! Пожалуйста.
Одиннадцатого июня 1829 года не кто иной, как Пушкин, направлявшийся в армию,
действовавшую против турок, по дороге из Тифлиса в Карс на перевале через Безобдальский
хребет встретил простую арбу, запряженную двумя волами. «Откуда вы?»— поинтересовался
Пушкин у сопровождавших. «Из Тегерана». — «Что везете?» — «Грибоеда».
… «Горе от ума» закончено в 1824 году, а в следующем (опять «пососедству») Пушкин
завершает трагедию «Борис Годунов». Два этих драматургических произведения двух
Александров Сергеевичей оказались «первыми ласточками» того явления в русской
классической литературе, которое принято называть — критический реализм. В наше
время, не без достаточного основания, это понятие переосмысливается: расширяется
и углубляется…
Если разбить слово мужчина на муж и чин, то, честное слово, Пушкин окажется
весьма и весьма «средним» мужем, не умевшим «зарабатывать»: долги его росли
почти в геометрической прогрессии. А что до чина, то в свои тридцать семь Пушкин
имел лишь «декоративно-неприкладное» звание камер-юнкера, издевательское, в
общем-то, для него. Но диалектика (платоновски-гегелевская!) убедительно доказывает,
что сумма энных количественных частей может животворить совершенно уникальное
качество. Неважный муж с незначительным чином неожиданно оказывается редчайшим
Мужчиной, гордостью нации.
В нашу эпоху тотальной нехватки истинных мужчин разве мало прекрасных мужей,
с весьма высокими и разнообразными чинами (президентов, министров, депутатов,
генералов, академиков, профессоров, литераторов с престижными премиями, мэров,
радио- и телезубров и т.д. и т.п.)? Но попробуйте, слепите, составьте из этих
половинок Мужчину, пусть и не равного тому, о котором идет речь, а хоть чем-то
похожего — ничего не получится. Сумма аппетитных частей дает довольно хилое
целое. Все она виновата — диалектика!
Нет, не с октября семнадцатого года начался сознательный отстрел истинных Мужчин
России, как считают новоявленные неополитологи, а с зимы 1837 года. Ну, в какой
еще стране, кроме России, выходец из побежденной империи-агрессора — Франции
— чувствовал бы себя подобно рыбе в воде, и не где-нибудь, а в самом что ни
на есть «высшем свете»? Не зная почти ни слова по-русски! И первого поэта России
поставил в глупо-смешное положение «обиженного» мужа! Нет, только в таком уникальном
регионе земного шара — в России — и могло случиться подобное. Ах, как трудно
сохранять мужское достоинство в такой стране, но если бы не было примера Пушкина,
такое качество, понятие — мужское достоинство — вообще невозможно себе представить.
Спасибо Вам, дорогой Александр Сергеевич, за то, что оставили нам духовный ориентир
поведения, единственно возможный выход из нравственного тупика. Тысячу раз прав
Герцен, когда рельефно высек, что «… правилами политической экономии нельзя
заменить догмы патриотизма, предания мужества, святыню чести».
Идеализм, идеальность, идеал — не злокозненная выдумка Платона — Канта — Гегеля
— Соловьева — Бердяева, это всеобщие нормы той культуры, внутри которой просыпается
к сознательной жизни каждая отдельная человеческая личность.
Идеализм философский и этический никогда и нигде не вступал в бессмысленную
драку с материализмом: инициатором битв всегда был последний. Но вроде бы побежденный,
загнанный в угол, идеализм беспощадно мстил за себя, оставляя материализм (материальность
тож!) наедине с самим собой. Начиналась страшная, истошная, мерзкая и дикая
грызня всех против всех: раз Бога (Идеальное, Идеал) нет, то все позволено.
Жалобные крики обиженных и побежденных в этой всеобщей свалке не что иное, как
интуитивно-подсознательные призывы к возврату идеального, иначе именуемого —
духовное. Пушкин же, при всей его «африканской» страстности, являлся до мозга
костей идеалистом, сознательным высокодуховным «продуктом» тысячелетней европейской
и российской культуры.
… Все без исключения современники поэта отмечают спокойствие и мужество Пушкина
перед дуэлью и достойное сопротивление страшным физическим страданиям от полученной
раны («Я был в тридцати сражениях, — говорил доктор Арендт,— я видел много умирающих,
но мало видел подобного». — В.А.Жуковский) и какое-то удивительное просветление
лика после смерти: «Когда друзья и несчастная жена устремились к бездыханному
телу, их поразило величавое и торжественное выражение лица его. На устах сияла
улыбка, как будто отблеск несказанного спокойствия, на челе отражалось тихое
блаженство осуществившейся святой надежды». (Кн. Е.Н.Мещерская-Карамзина.)
И уже без всякой мистики и трансцендентальной надмирности можно согласиться
с Гоголем, сказавшим: «Пушкин есть явление чрезвычайное, и, может быть, единственное
явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может
быть, явится через двести лет».
… Явившись среди нас сейчас, сегодня, Александр Сергеевич незамедлительно дал
нам символ того, что с нами происходит, едкий символ, ироничный, горький до
горловых спазм, но — удивительно верный, объемный, глубокий:
Глухой глухого звал к суду судьи глухого,
Глухой кричал: «Моя им сведена корова!»
Помилуй, — возопил глухой тому в ответ,—
Сей пустошью владел еще покойный дед».
Судья решил: «Чтоб не было разврата,
Жените молодца, хоть девка виновата».
Господи, милый Александр Сергеевич, помоги нам услышать друг друга. И чем скорее,
тем лучше. Ведь завтра уже может быть поздно.
|
|