НАШИ ХУДОЖНИКИ
Игорь Ситников
Время виолончели в творчестве
Василия Николаева

На путь самостоятельного творческого поиска Василий Николаев вступил во второй половине семидесятых годов. В советском искусствоведении этот период был известен как движение «семидесятников», эпоха, когда многим художникам удалось незамеченными вырваться из плена идеологических оков с тем, чтобы обрести самим, а вместе с тем вернуть в российское искусство традиционно присущую ему высокую духовность. Внешне сохраняя верность иконографии тоталитарного режима, многие живописцы и графики отстаивали право на свободу в обращении со стилем и формой. Тогда же, в середине семидесятых, на Западе пришла к логическому концу эпоха модернизма. На сцене мирового искусства уверенно утверждалась эстетика будущего, эстетика истины-алетейи, впервые провозглашенная в 1936 г. Хайдеггером. Наступало «время виолончели», как называет его Николаев.
Новой эстетике, расставшейся с привычными «художественными образами» и перешедшей на язык знаков, суждено было утвердиться и в постперестроечном пространстве российского искусства. В одно время и независимо друг от друга во многих городах
России художники интуитивно ощущали ее приближение. Эстетика Хайдеггера прокладывала себе дорогу не только в шумных декларативных акциях Михаила Шемякина и в эзотерических исканиях созданной Шварцманом московской школы иератического искусства, но и в тиши уединенных мастерских художников-индивидуалистов, далеких от бунтарства и неподверженных моде. Казалось, что все они, будто музыканты одного оркестра, прислушивались к какой-то одной, самой важной для всех вибрации и независимо от темперамента и личных пристрастий добровольно уступали первенство солисту, которым было время.
«Время виолончели» — так назвал свою юбилейную персональную выставку, которая открывается в Рязанском художественном музее в начале 2001 г., художник Василий Николаев. Тема музыки, отражающей время, появилась в творчестве художника в начале девяностых годов. Тогда он начал работу над циклом картин, объединённых общим названием «Музыка». Но музыка и раньше звучала на живописных полотнах Николаева. Она пришла вместе с портретами музыкантов: «Скрипачка» (1977), «Юный музыкант» (1982), «Старый скрипач» (1988). Со временем музыкальность стала неотъемлемой частью живописного пространства его холстов, материализовавшись «в цветовые и пластические субстанции»*.
Однако обманчивым было бы считать музыкальность венцом духовного поиска художника. Музыкальность — это скорее нашедшая воплощение в пластическом приеме аллегория, за которой скрывается главный персонаж творчества Василия Николаева — время. Именно время стремится отразить художник во всех, казалось бы, сюжетно далеких друг от друга циклах. К вечности, к цикличной повторяемости событий обращается он в серии работ на мифологические сюжеты. Голос времени, с гулом уносящего в Лету отживающие свой век идеологические «художественные образы», звучит даже в самых ранних произведениях художника: «Хлеб двадцатых» (1977), «Ожидание» (1978), «Поле памяти. А. Мерзлову посвящается» (1980).
Роковая, рвущаяся с холста мелодия ошеломила зрителя на первой персональной выставке Василия Николаева в 1989 году. «Ангел трубящий» принадлежал уже иной эстетической парадигме и явился невербальным манифестом художника, последующее творчество которого критики определяют, как романтический экспрессионизм.
С этого момента художник, минуя искушение быть увлеченным уже умирающим модернизмом, напрямую вырывается на просторы новой эстетики, в которой главенствующее место занимает культурно-исторический контекст. Вполне естественно поэтому он обращается к мифологическим сюжетам. Одна за другой рождаются полные застывшего ужаса картины — «Сатурн», «Птицелов», «Факир», «Пандора», «Оптимист», «Превращение». Они лишены эстетизма в привычном понимании, но в их живописном полипространстве происходит слияние всех первоимен вещей — как естественных, списанных с натуры, так и искусственных, а точнее, созданных деятельностью человеческого духа и сосредоточенных в мифе или тексте текстов, — в знаково-организованный культурный космос, противостоящий хаосу материала природы.
В цикле картин на мифологические сюжеты Василием Николаевым закладывается особая цвето-пластическая стилистика, которая создаст в будущем новое семантическое пространство, где неразрывно переплетутся три основные темы: миф, музыка и театр, сама же картина превратится в просторный синкрет**, совмещающий категории мифологичности текста, музыкальности ритма и театральности композиции.
«Ангел трубящий» — первый синкрет Николаева. В нем впервые текст соседствует с ритмичным звуком цвета и мазка. За ним появляются всё новые и новые работы, в которых художник занят расширением ритмического пространства. Но если на полотнах «Музыка» и «Дирижер» еще отчетливо прочитывается мифологическая первооснова отражаемых явлений, то в других синкретах, таких, как «Скрипачка», «Концерт», «Кларнетист», «Камерная музыка», мифологический текст отходит на второй план.
Полотно под названием «Сонет» подсказывает зрителю о существовании третьего пласта в семантическом ряду работ Николаева — присущей его живописи театральности. Театральность угадывается то в ослепляющей игре света («Сонет», «Симфония», «Этюд Шопена»), то в обволакивающем бархате темных кулис («Обман», «Красная птица», «Сон»).
И наиболее полно триединое пространство полотен Василия Николаева находит выражение в картине под названием «Христос в пустыне». Мифологичность текста, возвышенная театральность композиции и атмосфера звенящего молчания (затерявшаяся в безграничном пространстве холста фигура, кажется, с надеждой прислушивается к чему-то) создают у зрителя настроение ожидания, которое вскоре вознаграждается пронзительной мелодией текущего времени. В ее нарастающем гуле все отчетливее слышится бархатный голос виолончели, голос эстетики приближающегося тысячелетия.