|
|
ПУБЛИЦИСТИКА
Ирина Грачева
Соперницы прекрасной Натали
Свадьба А.С. Пушкина вызвала немало пересудов в петербургских
и московских гостиных. Многие пророчили молодой чете несчастливую будущность.
Графиня Д.Ф.Фикельмон, прозванная за прозорливость «Сивиллой», делилась с П.А.Вяземским
своими впечатлениями: «Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия,
ни тихой радости в будущем. У Пушкина видны все порывы страстей; у жены — вся
меланхолия отречения от себя». Сестра поэта О.С Павлищева в письме мужу 13 —
15 августа 1831 года признавалась, что даже внешне этот брак кажется дисгармоничным:
«В физическом отношении они представляют совершенный контраст: Вулкан и Венера».
Но, превознося красоту юной Натали, Ольга Сергеевна добавляет: «По моему мнению,
есть две женщины еще более красивые, чем она: я их тебе не назову, чтобы ты,
вернувшись, угадал, — одна новобрачная не особенно высокого рода, другая — титулованная
фрейлина».
Исследователи полагают, что под «титулованной фрейлиной» Павлищева подразумевала
Надежду Львовну Соллогуб, 16-летнюю фрейлину великой княгини Елены Павловны.
Расцветающая красота Надины, как звали ее в интимном кругу, вызывала восторги
знатоков. А.В.Никитенко в дневнике 11 марта 1828 года, рассказывая о званом
вечере у Нарышкиных, писал: «Я между прочим видел здесь одну из первых красавиц
столицы, графиню Н.Л.Соллогуб: она поистине очаровательна». В нее был безнадежно
влюблен Андрей Карамзин, сын историка. Одно время ему даже показалось, что своенравная
красавица отвечает ему взаимностью. Его сестра Софья Карамзина в письме 3 (15)
ноября 1836 года сообщала: «Надина питала к тебе очень нежные чувства несколько
месяцев назад и даже теперь в ее письмах постоянно слишком много говорится о
тебе». Не устоял перед очарованием графини и уже женатый Пушкин. Впоследствии
друзья Пушкина П.А. и В.Ф.Вяземские рассказывали издателю «Русского архива»
П.И.Бартеневу, что Пушкин «открыто ухаживал» за Соллогуб. Судя по письмам Пушкина,
Наталья Николаевна ревновала супруга ко всем хоть немного привлекательным женщинам
и своими упреками постоянно заставляла оправдываться в том, что его поведение
не выходит за рамки благопристойности. П.Е.Щеголев в исследовании «Дуэль и смерть
Пушкина» предполагал, что происходило это вовсе не из-за глубокой сердечной
привязанности Натальи Николаевны к мужу: «Увлечение Пушкина, его предпочтение
другой женщине было тяжким оскорблением, жестокой обидой ей, первой красавице,
заласканной неустанным обожанием света, двора и самого государя».
Надежда Соллогуб, соперничавшая с Натали на придворных балах, вызывала у нее
самые неприязненные чувства. С мстительным торжеством Натали сообщала в одном
из писем мужу, как отбила поклонника у Соллогуб. А.Н.Карамзин в письме В.Ф.Вяземской
(17 — 18 октября 1834 года) рассказывал о Наталье Николаевне, бывшей в приятельских
отношениях с дочерью Вяземских Марией: «Она сердится на Мари за молчание и дружбу
с графиней Соллогуб; постоянство ее ненависти к последней заставляет хохотать
до слез». Уехав в 1834 году в калужское имение родителей Полотняный Завод, Наталья
Николаевна никак не может отрешиться от злых мыслей о сопернице. Пушкин в письме
конца мая 1834 года выговаривал ей: «Лучше бы ты о себе писала, чем о Соллогуб,
о которой забираешь в голову всякий вздор — на смех всем честным людям и полиции,
которая читает наши письма». Рассказ Пушкина о том, как он представлялся великой
княгине Елене Павловне, опять вызывает ревнивые предположения Натальи Николаевны,
что самым знаменательным в этом событии была встреча с фрейлиной княгини Надиной.
И Пушкину в ответном письме приходится терпеливо объяснять, что в тот день дежурной
при княгине была другая фрейлина. Впрочем, когда ему надоедало оправдываться,
он не прочь был и подразнить свою чересчур подозрительную «мадонну». Так, в
письме 3 июля 1834 года он словно невзначай обронил: «Графиню Соллогуб встретил
я недавно. Она велела тебя поцеловать».
Стараясь избежать ревнивых обвинений, Пушкин в письмах жене, льстя ее тщеславному
самолюбию, о всех женщинах отзывался с нарочитым пренебрежением. А.П.Керн, которую
поэт некогда воспел, увидев в ней «гений чистой красоты», в письме жене 29 сентября
1835 года он презрительно называет «дурой». А в то же время деловую записочку,
посланную самой Керн, заканчивает словами: «Прощайте, прекрасная дама. Будьте
покойны и довольны и верьте моей преданности». По поводу графини Надины Пушкин
также писал Наталье Николаевне 21 октября 1833 года: «Охота тебе, женка, соперничать
с графиней Соллогуб. Ты красавица, бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать
у нее поклонников? Все равно бы как граф Шереметев стал оттягивать у меня кистеневских
моих мужиков». Однако истинные его чувства к Надежде Львовне невольно вылились
в проникновенное поэтическое признание:
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться;
Нет, полно мне любить; но почему ж порой
Не погружуся я в минутное мечтанье,
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое, небесное созданье,
Пройдет и скроется? Ужель не можно мне,
Любуясь девою в печальном сладострастье,
Глазами следовать за ней и в тишине
Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Все — даже счастие того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги.
Эта история проливает свет на одно загадочное обстоятельство. Весной 1833 года
Пушкин брал позволение «отправиться на два дня в Кронштадт». Сохранился даже
его билет с датой 26 мая. Суть поездки стала понятной лишь тогда, когда выяснилось,
что 27 мая из Кронштадта на пароходе за границу уезжала прекрасная Надина. Поэт
не удержался, чтобы не проводить ее. И скорее всего — тайком от жены.
В июле 1836 года Соллогуб опять уезжает в Баден-Баден. Мать Андрея Карамзина,
находившегося в то время за границей, шлет ему встревоженное письмо, прося «серьезно
поразмыслить над своим поведением по отношению к ней». Она не допускает возможности
брака между молодым человеком и девушкой, которая старше его. Поэтому советует
Андрею сдерживать свои чувства, чтобы не скомпрометировать себя и Надину и особенно
— не оказаться замешанным в какую-нибудь скандальную историю. Тем более, что
у хорошенькой фрейлины оказался могущественный поклонник, соперничество с которым
было весьма опасным. «Она влечет в своей свите одно известное лицо, которое,
говорят, покинуло Россию, чтобы последовать за ней… »— сообщала Карамзина. Речь
шла о брате царя великом князе Михаиле Павловиче. Но беспокойство Карамзиной,
как и ревность Пушкиной, оказались напрасными. Шутя вскружив головы своим обожателям,
Соллогуб за границей неожиданно вышла замуж за А.Н.Свистунова (брата декабриста)
и была очень счастлива своим выбором.
Ни Наталья Николаевна, ни друзья Пушкина, упрекавшие его за то, что и после
женитьбы он не может не отдать дань восхищения красоте других женщин, не поняли
того, что сумела понять чуткая и проницательная М.Н.Волконская, писавшая: «Как
поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых
девушек, с которыми встречался (… ) В сущности, он обожал только свою музу и
поэтизировал все, что видел… »
Другая упомянутая в письме Павлищевой женщина — «новобрачная не особо высокого
рода», — чье обаяние затмевало красоту Натальи Николаевны, — это Ольга Александровна
Булгакова, незадолго до свадьбы Пушкина повенчанная с князем А.С.Долгоруковым.
Пушкин был на празднике, устроенным в доме молодоженов. Отец Ольги московский
почт-директор А.Я.Булгаков писал брату 19 февраля 1831 года: «До сих пор еще
толкуют о славном бале наших молодых, хваля особенно ласку и ловкость Ольги
(… ) Поэт Пушкин также в восхищении от нее; говорил, что невозможно лучше Ольги
соединять вместе роль девушки, только что поступившей в барыни, и хозяйки».
Пушкин признался: «Я бы ее воспел, да не стихи на уме теперь». Действительно,
более чем не уместным было бы для поэта воспевать в стихах чужую жену накануне
собственной свадьбы. Вскоре на одном из вечеров чета Пушкиных и супруги Долгоруковы,
сидевшие рядом, оказались в центре всеобщего внимания. Булгаков с гордостью
сообщал брату 23 февраля 1831 года: «Беспрестанно подходили любопытные смотреть
на двух прекрасных молодых. Хороша Гончарова бывшая, но Ольге все отдают преимущество».
Ольга не отличалась классической красотой, недаром домашние прозвали ее «курноской».
Но ее живость, ум и великолепное знание всех тонкостей светского такта делали
ее неотразимой. Оказалось, что раньше всех прелести Оленьки сумел оценить сам
государь. Юную красавицу царь приметил на одном из маскарадов, когда она приезжала
погостить в Петербург. Восторженные комплименты по поводу ее маскарадного костюма,
видимо, повлекли за собой особые царские милости, которые в то время одними
расценивались как великая честь, другими — как бесчестье. Отец Оленьки относился
к первой категории. С благоговением он рассказывал брату в письмах, как царь,
посетивший Москву в 1831 году, интересовался подробностями жизни и замужества
Оленьки и с интимным намеком спрашивал у отца: «Помнит она маскарад князя Волконского?»
Функции министра двора и уделов П.М.Волконского были специфическими: помимо
служебных обязанностей, он заботился об устройстве изысканным и благопристойным
образом амурных утех государя. Судя по письмам Булгакова 1831 года, отношения
Николая и Оленьки выглядят весьма близкими. Приглашая ее на полонез, чтобы открыть
один из бальных вечеров, царь «подошел к Ольге, взял ее за руку и прижал крепко:
«Я надеюсь, что мы навсегда добрые друзья, как было в Петербурге?» Во время
чинно-медленного танца царь и его партнерша оживленно беседовали. «Обо многом
была тут речь»,— многозначительно заканчивает Булгаков. В другой раз он заметил,
как Николай, найдя укромное место, нежничал с Ольгой: «Он поцеловал руку, а
Ольга поцеловала его в щеку». Узнав, что Оленька в положении, царь с заботливым
вниманием следил за состоянием ее здоровья, давал советы, в день, когда она
разрешилась от бремени, прислал нарочного, чтобы узнать о
самочувствии матери и ребенка, и предупредил, что вскоре сам заедет посмотреть
на новорожденную малышку. Царь стал крестным отцом девочки, которую нарек Александрой.
Сестра Оленьки была принята ко двору и пожалована фрейлиной. Все это порождало
возмущенные толки, повторенные Пушкиным в одном из писем, что ради карьеры Булгаков
«торгует собственными дочерьми». Привязанность государя оказалась продолжительной.
Пушкин в дневнике 1834 года рассказывал о новом приезде Николая в Москву: «Царь
мало занимался старыми сенаторами, заступившими место екатерининских бригадиров,—
они роптали, глядя, как он ухаживает за молодой княгиней Долгоруковой (за дочерью
Сашки Булгакова! — говорили ворчуны с негодованием)». Характерно, что сановников
возмущал не сам факт неблаговидных царских похождений, а то, что объектом его
благосклонного внимания оказалась особа незнатного происхождения.
В 1836 году Ольга путешествовала за границей, и сестра Андрея Карамзина Софья
писала ему: «Предсказывают, что в баденском уединении ты влюбишься в княгиню
Долгорукую, — она обольстительница известная». Но в то же время Ольга с присущим
ей тактом сумела поставить себя так, что не потеряла ни уважения общества, ни
симпатий друзей дома.
Судьба Оленьки Булгаковой была лишь одним из многочисленных подобных эпизодов,
характеризующих нравы двора. Так, дневник Пушкина 1834 года открывается записью
о драме флигель-адъютанта С.Д.Безобразова, который после свадьбы узнал о связи
своей жены, бывшей фрейлины, с царем и сгоряча хотел было убить обоих. В обществе
это восприняли как «сумасшествие», нисколько не сочувствуя слишком щепетильному
супругу.
Пушкина тревожило, что восхождение Натальи Николаевны по лестнице придворного
успеха слишком напоминало историю Оленьки Булгаковой. Мать Пушкина в письме
О.С.Павлищевой 16 марта 1833 года сообщала, что их Наташа на маскараде, устроенном
князем П.М.Волконским, «имела большой успех». Император и императрица подошли
к ней и сделали комплимент по поводу ее костюма, а император объявил ее «царицей
бала». Царь начал отмечать ее особенным вниманием. Сестры ее, обычные, провинциальные
барышни, стали фрейлинами. «Не кокетничай с царем»,— обеспокоенно предупреждал
Пушкин в письме 11 мая 1833 года жену, с наивным тщеславием радовавшуюся царским
ухаживаниям. А в светских кругах уже делали определенные выводы. Посланник Геккерн
настоятельно советовал Ж.Дантесу держаться подальше от Натали (видимо, опасаясь
не столько ревности супруга, сколько высочайшего гнева). Недаром Дантес в письме
Геккерну 6 марта 1836 года вспоминал: «Ты (… ) написал, будто до меня она хотела
принести свою честь в жертву другому». И обещал, что выполнит совет наставника:
«Я принял решение пожертвовать этой женщиной ради тебя (… ) Я ни мгновения не
колебался; с той же минуты я полностью изменил свое поведение с нею: я избегал
встреч так же старательно, как прежде искал их; я говорил с нею со всем безразличием,
на какое был способен (… ) На сей раз, слава Богу, я победил себя». Трудно судить:
то ли Наталья Николаевна была настолько привлекательна, что Дантес не сдержал
своего обещания; то ли ей не захотелось расстаться с красивым и веселым поклонником,
к тому же отвлекавшим внимание общества от другого, более скандального романа,
развертывавшегося посреди дворцовых зал… Недаром Дантес в письме 6 марта 1836
года с горечью говорил: «Желай она, чтобы от нее отказались, она повела бы себя
по-иному». А в письме 6 ноября, с трудом избежав дуэли с Пушкиным, с недоумением
высказывается о поведении «жеманницы» Натали: «Это большая неосторожность либо
безумие, чего я к тому же не понимаю, как и того, какова была ее цель».
Странные поступки Натали отмечает и Софья Карамзина в письме брату 29 декабря
1836 года: «Она же, со своей стороны, ведет себя не очень прямодушно: в присутствии
мужа делает вид, что не кланяется с Дантесом и даже не смотрит на него, а когда
мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство потупленными глазами, нервным
замешательством в разговоре, а тот снова, стоя против нее, устремляет к ней
долгие взгляды… » Однако в ехидном пасквиле, разосланном анонимно по столице
и поздравлявшем Пушкина с поступлением в Орден рогоносцев, имелись в виду вовсе
не отношения Натали и Дантеса. В нем в качестве великого магистра Ордена назван
Д.Л.Нарышкин, снисходительный супруг бывшей любовницы Алексан-
дра I, а Пушкину выдавался патент на должность его помощника (или преемника).
Это приводило Пушкина в бешенство. Но тот, на кого намекал пасквиль, был недосягаем,
и потому к барьеру пришлось встать Дантесу…
Ольга Долгорукова узнала о гибели поэта за границей и 14 (26) марта 1837 года
писала П.А.Вяземскому: «Эта грустная история рассказывалась в столь различных
вариантах, что поистине остаешься без собственного мнения о том, кто же виноват?
Решить это — трудная задача, и я думаю — это тайна для света. Жертвы нам известны:
во-первых, ваш несчастный друг и, во-вторых, молодой Дантес (… ) Я и не пытаюсь,
дорогой князь, сколько-нибудь утешать вас, ибо я нахожу, что в жизни бывают
минуты, когда этого нельзя делать; друг еще может быть заменен (хотя и очень
редко), но будет ли существовать другой Пушкин для его друзей? А нам? Кто вернет
нам нашего любимого поэта?» Отцу же чуть ранее она призналась в письме: «По-моему,
очень трудно судить об этом печальном деле, так покрытом мраком, что один Бог
знает виновного. Тем не менее, бедная женщина будет, быть может, всегда упрекать
себя в смерти мужа».
|
|