ТВОРЧЕСТВО НАШИХ СОСЕДЕЙ ПО ПЛАНЕТЕ
Фридрих Глаузер
Допрос

Вы могущественный человек, господин следователь. Одно движение вашей руки — и все мои мучители исчезли… Вы представить себе даже не можете, что мне пришлось выстрадать за последние часы. Они вшестером помыкали мною и мучили меня, мучили вопросами, которые были страшнее, чем средневековые пытки с вывихами и водяной воронкой. Они мучили меня жаждой … у меня во рту совершенно пересохло. Но стоило вам только появиться, господин следователь, и все мои мучители исчезли, как говорится, по мановению руки.
Нет, нет, вы не должны принимать меня за болтливого. Это всего лишь реакция. Представьте себе только на минутку, каково вам было бы, если вы должны были бы предстать перед революционным трибуналом, а вашими инквизиторами были бы взломщики, бродяги, пьяницы, все те, с кем вы имели дело всю свою долгую жизнь. Поверите ли вы, что эти люди обойдутся с вами снисходительно? Думаю, нет. А ваши комиссары, инспекторы, агенты тайной полиции (я, правда, не знаю, какого они звания), для меня все эти люди — масса, плебеи… «Canaille», как раньше говорили. Для них наслаждение — мучить людей, которые не носят пришитых воротничков, полуботинок по размеру и хорошо выглаженных носков. Разве я не прав…
Вы молчите, господин следователь. Как благотворно ваше молчание после шума, устроенного вашими подчиненными. Они то и дело выплевывали мне прямо в лицо свои вопросы. Сначала я пытался дать ответ, но потом оставил эти попытки. К чему? Они ведь не слушали, эти пролетарии юстиции.
Во рту совершенно пересохло, мне трудно говорить: со вчерашнего вечера ничего не ел и не пил. Не будете ли вы так любезны попросить для меня стакан воды?
Очень мило с вашей стороны заказать для меня вина и что-то поесть. Вот увидите, как только я восстановлю силы, то смогу описать случившееся со мной столь убедительно, что у вас не будет причин не отпустить меня…
Я крупный предприниматель и остроумный журналист, господин следователь; в маленьком промышленном городке, где я живу, меня наградили титулом «оккультный бургомистр». Прозвище это так и прилипло ко мне. Я ведь принципиально не занимаюсь политикой и не принадлежу ни к какой партии; но может случиться, что мой голос будет решающим, если две партии на выборах окажутся на равных. Я рассказываю вам это только для ориентировки, чтобы вы могли составить себе представление о моей личности. Только не подумайте, что я хочу оправдаться; но стоит мне подумать, что за впечатление я произвожу на вас своим несвежим воротничком, измятой одеждой, то чувствую нечто вроде обязанности объяснить вам, кто я такой на самом деле.
И меня, ничем не опороченного человека, который исправно платит налоги (правда, бывают ситуации, когда коммерческая необходимость не позволяет точно исполнить эти обязательства), меня, крупного промышленного руководителя, этот плешивый комиссар, или кто он там, осмелился назвать «убийцей». И не единожды, а бесчисленное количество раз он орал мне в лицо это слово, выплевывал, нашептывал на ухо. Я убийца! Я прошу вас, господин следователь, неужели я выгляжу…
А вот и вино. И сэндвичи тоже! Я надеюсь, господин комиссар, вы тоже присоединитесь. Я уверен, что вы еще не завтракали. Ведь вас так рано вытащили из постели… Знаю, знаю… Чувство долга… Мне это знакомо. Как подумаю, сколько бессонных ночей я провел ради усовершенствования моего предприятия, ради улучшения условий труда… Да, дом… Несомненно, кофе для вас, вам оно необходимо, могу я только попросить оставить мне маленький глоточек, иначе, я боюсь, вино усыпит меня.
Могу я еще попросить вас дать мне мой портсигар, он лежит там, рядом с вами, ваши приспешники отобрали его у меня, будто в нем опасное оружие. Ха-ха.. Что же еще может быть в портсигаре кроме сигарет, не так ли? Может быть, ваши люди подумали, что внутри динамит?
Вы абсолютно правы, господин следователь, давайте будем серьезными. Посмеялись, и хватит. Я еще должен рассказать вам историю моего приключения. Разрешите мне еще узнать, как ваше имя? Может быть, мой вопрос неуместен, преступники, которых вам приходилось допрашивать, наверняка знают вас, возможно, вы в своей области знаменитость, а я в юстиции, особенно в уголовном деле (гражданским правом я владею) — полный профан. Я черпал мои юридические познания из общеизвестного, из криминальных романов, детективных историй. Как видите, я в этом смысле недалекий человек… Как, простите?… Шафрот? Странное имя, возникает ассоциация с эшафотом, вы не находите?
Итак, моя история: я намеревался отправиться в Италию с ночным скорым. Самолет я плохо переношу, машиной в это время года не пользуюсь, плохие дороги, перевалы занесены снегом. Я взял билет во второй класс. Я не взыскателен. Обычно я езжу третьим, я в глубине души демократ, знаете ли. Но для ночной поездки я все же взял билет во второй класс, иначе я бы сильно утомился. Конечно, мне надо было бы взять спальный вагон… Но что вы хотите, кризис, нужно экономить. Да, это дело в Италии было важным, оно требовало моего присутствия, и все же надо было послать моего представителя. Моя жена провожала меня до вокзала, мы вместе поужинали в городе.
Да, моя жена значительно моложе меня. Сами видите мои седые виски, мы, должно быть,
с вами одного возраста, господин… э… как ваше имя?… почти как эшафот… ну ладно, не могу вспомнить, не важно, так, как вас, господин следователь… да-да, верно, господин Шафрот…
Брак по любви. Моей жене двадцать девять лет, но она выглядит как девятнадцатилетняя, как совсем юная девушка. Конечно, она пользуется косметикой, и у нее это очень хорошо получается. У нас полная гармония в супружестве, какую себе можно только представить, мы никогда не ссоримся. И ребенок у нас есть, нашему мальчику пять лет, его зовут Ловис. Мне очень нравится это имя. Может быть, он станет художником, хотя искусство сегодня… А что вы хотите, я много читаю, и у меня прекрасная коллекция графики, пара пробных оттисков Уистлера, я вам скажу, это шедевры!
Что вы говорите! Вы тоже коллекционируете? В таком случае вы должны обязательно посетить меня, пожалуйста, вы сможете задержаться до поздней ночи, я отвезу вас домой на машине. Никаких возражений, господин следователь, я должен отблагодарить вас за вашу любезность; моя жена тоже будет очень рада! Вы так гостеприимны, и я люблю принимать гостей, да и есть ли на свете большая радость, чем видеть у себя хороших друзей.
Итак, моя жена проводила меня. Шел дождь, настоящий ноябрьский дождь, он и сейчас все еще стучит в оконные стекла. Я нашел пустое купе, отыскал проводника, сунул ему в руку 5 франков и пообещал добавить еще, если до утра останусь один. Мне посчастливилось, он был порядочным человеком, который понимает жизнь. Он спрятал деньги с ловкостью волшебника, а потом отдал мне честь, будто я, по меньшей мере, шеф в генеральном штабе. Моя жена вошла со мной в вагон, и мы прогуливались по коридору. Там мне запомнился один господин, он тоже занял пустое купе, его лица не было видно, оно было спрятано за газетой. Я еще сказал моей жене: «Ирэна, мне кажется очень странным этот мужчина, такое ощущение, что он прячется от полиции». Возможно, он действительно хотел пересечь границу, вы еще не установили его личность? Пока еще нет? Ну что ж, я буду ждать, я вам доверяю. Во всяком случае, я не знал его, и не узнал позже, когда увидел его труп.
Почему я подчеркиваю это? Да нет, господин следователь, ничего я не подчеркиваю, вы реагируете так обостренно из-за недоверия ко мне. Когда находишься под подозрением, то используешь любое обстоятельство для защиты. Не правда ли? Моя жена вышла, мы нежно попрощались, это бывает очень редко, чтобы я уезжал один, обычно я беру ее с собой. Но в этот раз наш Ловис заболел, у него воспаление миндалин, и моя жена очень испугалась, как всегда бывают напуганы женщины, и не хотела оставлять ребенка одного. Да, мы, мужчины, должны все время уступать ради детей материнскому инстинкту… Но я отвлекаюсь.
Поезд уже тронулся, я стоял у окна и кивал моей жене, как вдруг позади меня распахнулась дверь, и в вагон ввалилась пожилая дама. Сразу бросилось в глаза, что внешность ее не соответствует второму классу; и представьте себе, она еще втащила за собой двух детей, двух- и трехлетнего, как я определил. Вслед за этой неразлучной троицей показался проводник, он хотел выпихнуть даму из купе, но я не мог этого допустить, и сделал ему знак. Я подумал, что пожилая дама (если я и говорю дама, то это, конечно, эвфемизм, это была женщина из рабочих, может быть, полировальщица), которая, наверное, хотела уехать в Италию со своими племянниками, с великим трудом наскребла денег на билет во второй класс. Я добродушно кивнул проводнику и тут же вспомнил о господине, спрятавшемся за своей газеткой, которого я тогда заметил. Мы мужчины, подумал я, и поладим друг с другом. Я упаковал чемодан и переселился. Провести ночь в дороге с детьми, это было мне вовсе не по душе.
Итак, я отправился в купе к господину с газеткой. Теперь, когда я вспоминаю об этом, то думаю, уж лучше бы я провел ночь с детьми. Тогда я не сидел бы здесь. Но я уверен, что все выяснится, и я с достоинством покину эту комнату для подследственных, не правда ли, господин следователь? Господин с газеткой, не знаю, как его еще величать, сидел, спрятавшись за своей газеткой. Если вас это интересует, он читал «Темпс», практичная, большая газета, словно бы созданная для того, чтобы за ней прятаться.
Итак, человек-газета сидел у окна, по ходу движения поезда, он даже не удостоил меня взглядом, когда я вошел в купе, и не взглянул на меня, когда я споткнулся о его ноги и извинился. Он пробормотал что-то невразумительное. Я уложил мой чемодан наверх, на багажную сетку, уселся и подумал при этом: «Теперь мне придется ехать спиной вперед, у меня обязательно будет приступ головокружения. Но вообще-то ничего страшного, так как я могу прилечь, повернувшись лицом к стене, тогда я буду лежать по ходу движения, и все будет в порядке». Видите, как я хорошо помню мои мысли, да и могу ли я ошибаться в таком важном деле, когда надо мной висит это обвинение? Я предприниматель, я известен своей отличной памятью; я обладаю собственной особой мнемотехнической системой, однако сейчас не время разъяснять вам это…
Великолепное вино… Извините, вы задали вопрос, я был невнимателен… Нет, нет, господин следователь, вы не должны все время думать о людях самое худшее, нет, я не прошу вас повторять вопрос, чтобы выиграть время на обдумывание… Но если человека допрашивают в течение почти шести часов, и как допрашивают! то, ведь это понятно, мозг его утомлен. Он не реагирует так живо, как прежде.
Вы хотите знать, был ли у господина багаж? Подождите, здесь, у меня внутри все выгравировано, все отпечатано, должен я вам сказать… Но знаете ли, каково человеку, если он думает, что абсолютно точно знает гравюру, и когда видит ее во второй раз, то вдруг являются абсолютно новыми известные детали, по-новому проступают известные подробности, которых он прежде совершенно не замечал… Это не имеет отношения к вашему вопросу? Позвольте мне, пожалуйста. Я должен воскресить в памяти определенные детали, так сказать, внимательнее рассмотреть моим духовным оком отдельные части гравюры… и только после этого я смогу выдать вам справку. Ну, подумайте же, ведь ваши пролетарии меня совершенно сбили с толку… Они тоже задавали мне этот вопрос.
Насколько я могу вспомнить, он нес маленькую желтую сумку, да, точно, сумку из свиной кожи, из натуральной свиной кожи, у меня в носу остался запах… теперь совершенно отчетливо… Да, теперь я вспоминаю совершенно точно, когда я вернулся, когда… это несчастье… теперь… убийство случилось, в мое отсутствие, я больше не думал об этой сумке. Но в моем подсознании это должно было запечатлеться, так как сейчас я отчетливо вижу пустую багажную сетку… Сумку не нашли? Это только подтверждает мою версию о том, что это было самое обычное дорожное ограбление. Возможно, в этой сумке были ценности. Спасибо, господин следователь, только один кусочек сахара… Обычно я пью кофе без сахара, но сегодня я сделаю исключение…
Я говорю это не из желания угодить вам, а просто ваше замечание действительно свидетельствует о поразительной комбинаторской способности… Наверняка содержимое сумки могло бы навести нас на след, наверняка мы могли бы, в случае, если сумка была бы у кого-то найдена, сделать заключение о виновности этого кого-то. Однако в том-то и заключается трудность. Сумка так и не была до сих пор обнаружена? Даже ни одного намека? Может быть, в показаниях свидетелей, проводника например?
Что вы говорите! Нет, об этом открытии ваши подчиненные мне ничего не сообщили… Показания проводника обвиняют меня тягчайшим образом? Он утверждает, что было бы абсолютно невозможно, чтобы кто-то посторонний вошел в купе? Но откуда у него такая уверенность? Я вспоминаю, что при обсуждении прочитанной книги, в которой речь шла о ненадежности свидетельских показаний, профессор разыграл перед своими студентами маленькую комедию. И эта комедия дала возможность рассказать… Да, да, я уверен, что вы читали саму книгу, а не только критику, как я. Но не думаете ли вы, что некоторым свидетелям не следует слишком доверять, особенно такому парню, который взял взятку на служебном месте, а потом был не в состоянии ее отработать? Может быть, он где-нибудь в тамбуре выпил шнапса, проспал все время, а теперь желает оправдаться за мой счет.
Да нет, я не горячусь, я не волнуюсь. Но одно я вам хочу сказать, методы юстиции просто неприличны, юстиция не придерживается никаких правил. Равнодушие — доказательство виновности, волнение — доказательство вины, обвиняемый может вести себя как угодно, он всегда будет казаться фальшивым, его поведение всегда будет истолковано не в его пользу. Но это же в корне неверно. Ведь вы хотите отыскать истину, не правда ли? Но вам нужна вовсе не истина, вам нужны виновные.
Я охотно верю, что почти все осужденные говорили нечто подобное. Но ведь в нашем распоряжении не так уж много юридических уловок, для того чтобы простые факты выразить как можно сложнее. Я снова отвлекаюсь, по вашему мнению. Но вы сами в этом виноваты. Я хотел бы продолжить. Я снял ботинки, достал кожаные домашние тапочки, их подарила мне Ирэна к последнему Рождеству, надел домашний халат и затолкнул мой бумажник в кобуру от револьвера. Мой маленький пистолет я вытащил из кобуры (для него и для бумажника кобура была бы слишком мала) и положил его под надувную подушку, которую я незадолго до этого надул. Пока я все это проделывал, я еще разок глянул на моего попутчика, он так и не показался из-за своей газеты, а потому, скорее всего, вовсе не заметил моего внимания к нему. Я спросил его вежливо, не помешает ли ему, если я закурю. Иначе я не смогу заснуть. Я понял, что ему это не помешает, когда увидел, как он кивнул головой и выдавил из себя звук, напоминающий назальное «э,э». Итак, ему это не мешало, и я выкурил сигарету.
Это возможно, вполне возможно. Сквозь дверное стекло было бы очень просто наблюдать за мной из коридора… Это снова ваш комбинаторский дар, господин… господин следователь. Это ведь единственная существенная точка опоры в моем деле; убийство-то было совершено из моего пистолета. И отпечатки пальцев на нем только мои. Однако это вовсе не примечательно, так как это ведь именно я поднял пистолет, когда вернулся обратно в купе… Вы совершенно правы, я не должен был трогать его. Это было рефлекторное движение. А разве вы не наклонились бы, если бы заметили предмет, который был вам знаком? Это же так естественно… На этом вы не можете состряпать дело, господин Эшафот, простите, господин Шафрот.
Ну, скоро я закончу мой рассказ. Я хотел успеть в туалет, прежде чем поезд прибудет на следующую станцию. Я шагнул к двери, прошел по коридору, никого не встретил, это правда. Я отсутствовал минут десять. Помыл руки, почистил зубы (прошу вас заметить еще раз, как точно я могу вспомнить незначительные детали) и затем вернулся назад по пустому коридору. Шторы дверных окон всех купе были уже опущены, я посмотрел на мои часы, пока машинально по привычке заводил их, было ровно половина девятого, по моим подсчетам мы должны были через четверть часа подъехать к следующей станции. Окно в моем купе тоже было зашторено, я удивился этому, так как сам этого не делал, и еще подумал: «Наконец-то мой человек с газетой смог оторваться от своей «Темпс», это хороший знак, так как можно будет притушить свет, и мы ляжем спать». Я очень устал, встал рано утром, и мне столько пришлось сделать за день. Я неслышно открыл дверь в купе, свет горел вовсю, моя подушка была перевернута, маленький пистолет валялся на полу, об этом я вам уже говорил. Где он лежал… подождите… он лежал у ног человека, который сидел с открытым ртом в своем углу, раскрытая газета лежала у него на коленях, и в газете было круглое отверстие… Впрочем… Я в первый раз увидел лицо человека с газетой. Обыкновенное лицо, гладко выбритое, еще довольно молодое, рядом с левой рукой убитого, которая лежала на подушке ладонью кверху, я увидел пару серых кожаных перчаток…
Нет, больше я ничего не заметил…
Определенно нет, господин… господин следователь, ничего не было около него, его сумка исчезла, я же сказал вам это, пиджак был распахнут, словно кто-то в спешке шарил по карманам этого человека… Почему вы задаете мне этот вопрос в третий раз, это должно быть западня?… Вы можете сколько угодно ставить мне ловушки, но у кого чистая совесть, как у меня, тому нечего бояться.
Обрывок бумаги? Нет, я не видел никакого обрывка бумаги… Как так я должен иметь несчастье? Я вас не понимаю… Это все кажется странным; могу я попросить у вас еще спичку… Спасибо.
Где… где… вы нашли это? Это, это… голова… Нет, эту даму я не знаю. Обман зрения, я подумал сначала, что это Ирэна, черты лица имеют определенное сходство, я не могу этого отрицать. И этот обрывок бумаги, именно с этим лицом, был найден в купе?
Чего вы не скажете…
Я не знал этого человека, я еще раз это повторяю… Это оскорбление моей жены, господин… следователь, господин Шафрот, нет, у моей жены не было друга, я решительно протестую против подобного рода инсинуаций. Впрочем, мне кажется, что вы хотите пойти по стопам ваших предшественников-плебеев, но вы подумали, что ваш способ пытки, пытка доброжелательностью окажется более действенной… Поэтому вы заказали для меня вино и сэндвичи… Ха-ха, я знаю, мы мним себя более цивилизованными, чем арабы, но если приходишь к этим, так называемым диким племенам, и тебя приглашают, и ты получаешь хлеб-соль, то ты гость, и это нерушимо… От вас я тоже принял хлеб-соль, я ваш гость, господин, но вы нарушили гостеприимство.
Вы смеетесь с сожалением… У вас в запасе есть еще новые неожиданности… Можете спокойно открывать карты, мы одни, и если я вам тоже… но это безумие, у вас нет стенографиста, он еще не проснулся? Я, собственно говоря, могу рассказать вам все что угодно, чтобы только заснуть, наконец, у меня слипаются глаза, и вы припишите мне ложное признание, каково это будет? А утром все это опровергну, что вы думаете по этому поводу? Опытный адвокат в такой ситуации мог бы разгуляться. Меткие словечки, вроде: психологическая пытка, длительный допрос, непозволительно длительный допрос, мой мандат потерял бы свою силу… Как вы думаете, это подействовало бы на публику? Хе! У юстиции нет хорошей прессы… Однако спрашивайте дальше, я уверен, я невиновен, со мной ничего не может случиться.
Вы так долго молчите… Я не хочу прерывать ваших медитаций…
Но не кажется ли вам, что уже пора отправиться спать? Над крышами домов уже сгустились сумерки… У вас не топят? Мне холодно… вы все молчите… ну это и я могу. Этот шорох, который слышится в тишине… я уже давно заметил, я подумал, что это крысы… или мыши, но что касается этих животных, то шум слишком уж равномерный… Мне же знаком этот скрежет, этот шорох, это шуршание… Диктофон! Конечно! А потом добровольный помощник, который путает роли, после того, как они записаны?… Видите, нас, подозреваемых, тоже иногда осеняет, мы тоже комбинируем… Очень ловко… Каждый звук моего голоса вы сможете дать прослушать судье, толково, умно, очень умно. Только вам не пригодится ваша толковость.
Ваше молчание становится невыносимым…
Это, должно быть, метод для того, чтобы сломить мое сопротивление. Ну что ж, давайте посмотрим… Замшевые перчатки… Серые замшевые перчатки. Они лежали рядом с убитым… Это был элегантный мужчина, этот человек с газетой, видимо с высшим образованием, он ведь читал «Темпс». Серые замшевые перчатки…
Ведь бывают же такие совпадения. Неделю назад моя жена попросила меня пойти вместе с ней в магазин, она хотела купить своему отцу перчатки, у него был день рождения, а у меня очень хороший вкус. Я отправился с ней, мы купили пару замшевых перчаток, серые замшевые перчатки… Случайность. И перчатки убитого тоже были новыми.
Вы все молчите. Мог ли я заметить еще и обрывок бумаги?… Возможно, это и она, Ирэна, но только я никогда не видел у нее такой счастливой улыбки… Но знаете ли, эта женщина, от изображения которой осталось лишь лицо, она на фотографии в платье, и это платье напоминает мне летнее платье Ирэны. Даже и полупризнания не выманите вы из меня своим молчанием… Вы полагаете, что уж если я говорю о платье, то должен был бы видеть всю фотографию. Конечно, я видел ее, она лежала рядом с убитым, я разорвал ее, я не хотел… и обрывки я выбросил в окно, я думал. что все их ветер унесет прочь, но ветер сыграл со мной шутку, и именно изображение лица он занес обратно в купе.
Я уже давно заметил, вы чего-то ждете…
Ха, вы уже не в состоянии владеть собой, услышали шаги снаружи, кто-то идет и несет что-то неожиданно интересное… Однако я хотел бы сохранить самообладание… Вы позволите мне еще одну сигарету? У меня еще осталось две-три очень крепкого сорта… Нет, спасибо, я прикурю прежде, чем прибудет ваша неожиданность.
Сумка из свиной кожи… очень мягкая… Вы можете идти, молодой человек, вы хорошо сделали свое дело… Река оказалась не слишком глубокой, поэтому вы так быстро смогли найти ее… Вы хорошо сделали свое дело, молодой человек, вы можете идти, то, что я должен сказать, слишком серьезно, молодежь над этим только посмеется… В заключение, господин следователь, господин Шафрот, теперь я наконец-то запомнил ваше имя и не буду больше путать его с эшафотом, я хочу быть с вами откровенным, только чтобы отплатить за вашу любезность. Не открывайте сумку… Позвольте мне сначала сказать… Вы правы, я хотел сначала закурить сигарету… о, я всю ее изжевал от волнения, брошу ее в мусорную корзину… Собственно говоря, вы можете спокойно открывать сумку… там письма, читайте сколько угодно, а я, в общем-то, буду собираться… Понимаете? Спички никуда не годятся, все поломались. Так, теперь… Любовные письма, любовные письма моей жены… Спасибо, я охотно сделаю еще глоток. У вина такой терпкий вкус… Единственное, что я мог бы сказать в свою защиту, это следующее: я совершил это только в целях самообороны. Но, видите ли, и это я не могу доказать. Выключите, пожалуйста, диктофон, он нам больше не нужен. Я дам завтра утром показания для протокола… если это еще необходимо… Спасибо, господин Шафрот. Самозащита; три дня тому назад я обнаружил в моей корреспонденции письмо, оно попало туда по ошибке, это было письмо моей жены, с маркой и адресом. Возможно, она отдала это письмо служанке и та по рассеянности перепутала его с полученными письмами. Женщины иногда очень неосторожны. Довольно. Я вскрыл письмо, оно было адресовано на почтовый ящик, на нем не было имени. Содержание? Примерно следующее: моя жена оповещала некоего Клауде о том, что я через два дня должен ехать в Италию, она сообщала номер поезда, все было абсолютно ясно. Удобный случай, писала она, и он, Клауде, должен им воспользоваться. Я взял новый конверт, сам написал новый адрес, отпечатал на пишущей машинке и отослал письмо. Случай… Письмо было нежным. В дороге вполне могут произойти несчастные случаи, и не стоит поднимать много шума по этому поводу, три строчки в газете, короткий некролог: известный промышленник, подлинный патриот, незабвенная память… хор под руководством… спели отходную. Спасибо и на этом. Я делаю вид, что ничего не случилось… Поиски напрасны, господин Шафрот, письмо сожжено, оно было по сути дела постскриптумом, я просмотрел письма. То, что вы найдете, уже неважно. Вы можете толковать письма так и этак, Ирэне вы ничего не докажете. Достаточно того, что она устроит вам скандал, уж поверьте мне.
В комнате становится жарко, и этот зуд в ногах от бессонницы. Мне нужно спешить, и тогда вы оставите меня в покое. Суть в следующем: прекрасный Клауде был мошенником… Как я узнал его, несмотря на то, что я его никогда не видел? Несмотря на то, что он прятался за «Темпс»? Я сказал вам, мы прогуливались по коридору. Перед дверью человека с газетой Ирэна вздрогнула… Я говорю совершенно бессвязно… Суть в следующем: Клауде предложил мне выкупить у него письма, он не хотел убийства, он не хотел устранять меня… Вымогательство все же проще, не так радикально, как убийство… Почему я все же выбрал убийство? Убийство? У меня много оправданий. Если бы этот обрывок бумаги не был найден, тогда вы стали бы искать сумку… Теперь вы все знаете…
Однако одного вы не учли… Вы были слишком нетерпеливы, вы хотели поскорее прочесть письма. Сигарета, изжеванная сигарета, теперь вы поняли… Конечно, в сигарете было кое-что спрятано… На всякий случай… Я это уже давно… Мой покойный друг, врач, он подарил мне… Весьма симпатичный препарат, сильного действия, лишь небольшой толчок в сердце…
Да, серые замшевые перчатки… по которым я узнал его, узнал, даже если бы Ирэна не вздрогнула… Эти серые замшевые перчатки. Как искусно может лгать женщина… Но ведь мы все лжецы в большей или меньшей степени… И вы, правдоискатель… Мне немножечко жаль вас, день за днем вы вынуждены искать правду, которая правдой и не является. Ведь правду нельзя выразить словами… Разве и вы не думаете точно так же?… На этом я хотел бы откланяться, господин Шафрот, жаль, что диктофонные роли… Юстиция всегда работает нерационально, всегда… Вы должны это заметить… О, не беспокойтесь больше, врач придет слишком поздно… Я хочу спать, спокойной ночи, господин следователь Шафрот… или точнее доброе утро, уже светает…

Перевод с немецкого Марины Щелоковой