|
|
НАШЕ ПРОШЛОЕ
Игорь Ситников
Добрыня и Змея Окаянная
Говорила матушка Добрыне Никитичу, наказывала:
— Ты не езди-ка, Добрынюшка, во чистое поле,
Не всходи, Добрынюшка, на гору Сорочинскую,
Не топочи там маленьких змеенышей,
Не освобождай из плена людей русских,
Не купайся, Добрынюшка в Прощай-реке.
Та Прощай-река очень свирепая,
А средняя струйка, как огнем спалит.
Не послушался Добрыня своей матушки. Сел на коня Бурка буйногривого и поехал
далеко в чистое поле, к самой горе Сорочинской.
Стоит гора высокая, до самого неба, не видно, где кончается, где начинается.
Поросла гора лесами дремучими, чащами непролазными. Вороны да сороки по верхушкам
да по веткам перескакивают. Волки и медведи по кустам рыщут.
Подъезжает Добрыня к той горе Сорочинской. Все вороны на ветках встрепенулись,
все сороки на кустах растрещались. Говорит гора такие слова:
— Гой еси, добрый молодец! Видно, не стоять уж мне на сырой земле, не подпирать головой дворцы небесные, хрустальные! Источили змееныши мое тело белое, красную кровушку всю повыпили, в крепких косточках норы-ямы повыкопали. Сидят в ямах тех люди русские, злые песни поют, слезами горючими обливаются. А змееныши их своим ядом подчуют, солнца ясного не показывают.
Как взыграла тут в Добрыне удаль молодецкая!
Говорила матушка Добрыне Никитичу, наказывала:
— Ты не езди-ка, Добрынюшка, во чистое поле,
Не всходи, Добрынюшка, на гору Сорочинскую.
Не послушался Добрыня своей матушки. Пожалел он гору ту высокую, гору Сорочинскую.
Хочет он змеенышей топтать, русских людей из ям-нор тех вызволять.
Подстегнул он коня Бурка буйногривого и взошел на гору Сорочинскую. Всколыхнулась
тут гора под копытами. Провалился Добрыня в норы глубокие, в ямы вонючие.
Едет Добрыня по норам узким — к седлу пригибается, по ямам глубоким — за стены
цепляется. Полы в ямах все мощеные, под копытами отзываются. Вся гора гудит
Сорочинская. Это Добрыня на коне в ее теле едет.
День едет, другой едет Добрыня в норах темных. Солнышка ясного поутру не встречает,
ночью звездам далеким рукой не машет.
Голод, жажда его мучают. Говорит Добрыня такие слова:
— Эх ты, гора высокая, гора Сорочинская! Заманила ты меня в свои норы глубокие, в свои ямы вонючие. И зачем я свою матушку не слушался, и зачем тебе проклятой поверил? Лучше б мне дома со скуки-тоски умереть, чем здесь заживо сгнить!
И как начал он по стенам кулаком стучать. Да как начал он кричать-ругаться, слова грозные выкрикивать. Все змееныши на шум повыскакивали. Сами в ноги ему бросаются:
— Не губи ты нас, добрый молодец! Как уж строили мы эту гору высокую, гору высокую Сорочинскую! И не год, не два и не триста лет! Не тебе ее в один день сломать! Лучше нас убей, всех повытопчи!
Как вскипела тут в Добрыне ярость лютая!
Говорила матушка Добрыне Никитичу, наказывала:
— Ты не езди-ка, Добрынюшка, во чистое поле,
Не всходи, Добрынюшка, на гору Сорочинскую,
Не топчи там маленьких змеенышей.
Не послушался Добрыня своей матушки. Стал крутить коня да из стороны в сторону,
потоптал змеенышей всех до единого.
Дальше едет Добрыня в те норы глубокие. Видит, город стоит твердокаменный. Как
ударил Добрыня во железные ворота. Загудели, зазвенели ворота железные. Как
ударил он да еще разок. Загудела, задрожала вся гора Сорочинская. Повставали
люди русские от дубовых столов, пообтерли слезы горючие. Подбегают к железным
воротам, говорят такие слова:
— Гой еси, добрый молодец! Не стучи ты в ворота железные, не ломай замки-засовы скрипучие. Прилетит Змея окаянная, негде будет нам от нее прятаться!
Поднялась в Добрыне силища могучая!
Говорила матушка Добрыне Никитичу, наказывала:
— Ты не езди-ка, Добрынюшка, во чистое поле,
Не всходи, Добрынюшка, на гору Сорочинскую,
Не топчи там маленьких змеенышей,
Не освобождай из плена людей русских.
Не послушался Добрыня своей матушки. Как ударил он в ворота в те железные! Разлетелись
все замки-засовы скрипучие. Как ударил он во стены твердокаменные! Порубил,
поломал столы дубовые:
— Вы вставайте, люди русские, из глубоких нор! Да не пойте песни свои лютые!
Да не лейте слезы горючие, не вкушайте яды змеиные. Выходите, поглядите да на
белый свет! А Змею окаянную в топоры рубить!
Испугались люди русские, как листва дрожат. Не хотят идти да на белый свет.
Только слезы льют пуще прежнего. Говорят они речи страшные:
– Нам нельзя глядеть да на белый свет. В темных норах мы рождены, ядом вспоены,
грязью вскормлены. Как пойдем мы на белый свет, выжжет очи нам ясно солнышко.
И не петь уж нам наших песен жалостливых! Слез горючих на столы не лить! Нет
на земле нам пристанища! Ни тебя любить, ни Змею рубить — нам не по сердцу!
Как обнимет тут Добрынюшку обида горькая.
— И зачем я свою матушку не слушался? Зачем гору пожалел ту Сорочинскую? Для чего топтал змеенышей маленьких? Для кого ломал замки-засовы железные? Лучше б дома мне со скуки да с тоски умереть, чем стерпеть эту обиду жестокую!
Припустил Добрыня своего коня, Бурка буйногривого. Как стрела летит он по норам темным, по ямам глубоким. По полам мощенным копыта гремят. Гудит-шумит гора Сорочинская. Все вороны по ветвям встрепенулись, все сороки по кустам растрещались. Волки да медведи в чащобу прячутся. Выезжает Добрыня на белый свет, луне, звездам поклоняется. Говорит луна ему такие слова:
— Ой, как замарался ты, Добрынюшка, испачкался. Да в грязи, в крови твои сапоженьки сафьяновые. Побелела-поседела головушка кудрявая. Ручки-ноженьки во ссадинах, почернел лицом, исцарапался. Ты б сходил, Добрынюшка, да к Прощай-реке, да умыл бы ручки-ноженьки. Из волос репьи-колтуны бы повытащил. С богатырских плечей паутину смахнул!
Вот идет Добрыня ко Прощай-реке. Отпустил коня Бурка буйногривого по траве-мураве
разгуляться, на воле-вольной разыграться. Сам снимает он сапожки сафьяновые,
дорогой кафтан на седло кладет.
Как заходит он за струечку за первую. Всю обиду как рукой сняло:
— Вы простите меня, люди русские. Я отстрою ваши стены твердокаменные, подниму с земли ворота железные. Вы садитесь за столы свои дубовые! Пойте песни ваши лютые! Пейте яды змеиные, лейте слезы горючие, как вам нравится!
Как заходит за вторую он за струечку. Уж жалеет он змеенышей потоптанных:
— Ты прости меня, Змея окаянная! Потоптал я твоих детушек. Да ведь их не вернуть уже! Они строили ту гору Сорочинскую и не год, не два и не триста лет. Я хотел сломать за один лишь день. Как поставлю я подпорочки железные, подопру столбами дубовыми. Будет век стоять не обвалится и за тысячу не обрушится!
Как заходит он за струечку, за среднюю. Заныло его сердце богатырское:
— Нету за грехи мои прощения!
Как сложил Добрыня тут белые рученьки и ко дну пошел!
Говорила матушка Добрыне Никитичу, наказывала:
— Ты не езди-ка, Добрынюшка, во чистое поле,
Не всходи, Добрынюшка, на гору Сорочинскую,
Не топчи там маленьких змеенышей.
Не освобождай из плена людей русских,
Не купайся, Добрынюшка, в Прощай-реке.
Та Прощай-река очень свирепая,
А средняя струйка как огнем спалит.
Не послушался Добрыня своей матушки. Тонет он в той Прощай-реке. Богу молится:
— Не ходить уж мне по сырой земле. Не топтать уж мне маленьких змеенышей. Стен каменных не ломать, засовов железных не срывать. Не видать родимой матушки. Не ласкать жену-красавицу. Уж как будет жена слезы лить, слезы горючие. Как зальет слезами целый белый свет! Как подточат те слезы гору Сорочинскую, людей русских из нор-ям повымоют! Поплывут люди во больших ладьях да по морю соленому, по морю горькому. Как повыплачут они все свои слезы горючие! Как да пропоют все свои песни лютые да под ясным солнышком! Да как выпоют, как выплачут все яды змеиные! Так и вспомнят про меня горемычного. Как придут ко Прощай-реке да забросят часты сеточки. Да как выловят меня да из Прощай-реки! Да как принесут мечи-топоры рубить Змею окаянную!
Всколыхнулась тут Прощай-река о пяти струях. Поднялась река да под облако. Не река бежит, а Змея летит. Змея окаянная о пяти струях, о пяти хоботах. Отрыгнула Змея Добрынюшку. Говорит Змея такие слова:
— Эх, Добрыня, сын Никитич!
Мы положим с тобой заповедь великую:
Не ходить тебе во чистое поле,
Не всходить на гору Сорочинскую,
Не топтать больше маленьких змеенышей,
Не выручать из нор людей русских,
Не купаться во Прощай-реке.
И мне не летать на святую Русь,
Не носить людей в норы глубокие.
Да Добрыня вот не согласен был! Ухватил он камень тяжелехонький. Кинул камень тот во Змею окаянную. Перешиб Змее аж три хобота. Завели они с Змеей бой-драку великую. И дрались они три дня и три ноченьки. Устал Добрыня, притомился. Хочет он от Змеи отстать. Говорит ему с неба солнышко:
— Молодой Добрыня, Сын Никитинец!
Дрался со Змеей ты три дня и три ноченьки.
Подерись-ка с ней еще три часа:
Ты побьешь Змею эту проклятую!
Он подрался со Змеей еще три часа. И побил Змею ту проклятую!
Та Змея вся кровью пошла. Залила Змея кровью белый свет. Как стоял в крови Добрыня и три дня и три ноченьки. И не мог Добрыня кровь переждать. Захотел Добрыня от крови отстать. Говорит опять с небес ясно солнышко:
— Эх, Добрыня, сын Никитенец!
Ты стоял в крови и три дня и три ноченьки,
Так постой в крови хоть еще часок!
Постоял Добрыня во крови часок. Подточила кровь Змеиная да ту гору Сорочинскую.
Упала гора та высокая. Эх, как пошел тут звон по свету белому! Как посыпались
с небес да те дворцы хрустальные! По морю красному, по морю горькому плывут
люди русские во широких ладьях. По Змее льют слезы горькие, поют песни свои
несуразные. Как повыплакали они слезы свои горькие, как испели свои песни окаянные,
так весь яд их и под кровь ушел.
Расступилась тут матушка сыра земля, пожрала она всю кровь змеиную. Говорит
Добрыня, сын Никитинец такие слова:
— Вы идите, люди русские, туда, откуда принесены.
Как объяла тут Добрыню радость великая!
Говорила матушка Добрыне Никитичу, наказывала:
— Не летай-ка ты, Добрынюшка, да по небу.
Не послушался Добрыня опять своей матушки. Вот садится на коня Бурка буйногривого, поскакал по небу он, как по полю чистому.
Алексей Минякин. Птица Сирин. Лицей Искусств.
|
|